Начало

Даты написания моих стихов теперь восстановить почти невозможно. Кроме последнего периода (с 1988 года), который зафиксирован весь — в тетрадях и на компьютере.
Первые стихи выжили с трудом.
Собственно, началом можно считать 1966 год. В том году я лежала в больнице с диагнозом «ревмакардит». В просторечье — ревматическая атака. Я была делегатом ТЮЗа и поэтому в большой, на 23 койки палате, подружилась с пожилой женщиной, которая когда-то училась в студии Павла Павловича Гайдебурова (он был учителем Брянцева, основателя Ленинградского ТЮЗа), Ириной Феодосьевной Тихомировой. Именно она сказала мне, что умерла Анна Ахматова, — мы стояли с ней возле тумбочки с лекарствами. Это было в начале марта (Ахматова умерла 5 марта, через два дня после моего шестнадцатилетия).
В больнице я лежала больше месяца. Там «справляли» мой день рожденья: в больнице был карантин, и мне передали груду всяких подарков, в том числе гиацинты от отца - это было роскошно. Из больницы, кроме тоски по нормальной одежде, я вынесла стихотворение «Требуют женские плечи…» Оно было непонятным. Откуда оно взялось и почему пришло ко мне? До этого я два года писала стихи про ТЮЗ, делегатские песни, но они почему-то выпадают и стихами, поэзией в моем представлении не являются.
Всю жизнь я писала свои стихи в небольших тетрадках в клеточку, которые стоили 22 копейки. Там я записывала варианты строк, правила готовые четверостишия, собирала их в стихотворение. Естественно, ставила даты. Этих тетрадочек набралось много. Но потом настал день, когда я их уничтожила.
Уже работая в «Смене», году, наверное, в 87-м или 88-м я передала свои стихи в Лениздат, который располагался на 5-м этаже (а «Смена» на втором). «Протекцию» мне составила Галина Ивановна Кряжевских, редактор Лениздата, с которой в 1980-м году мы делали книжку про Делегатское собрание ТЮЗа.
Со мной разговаривал главный редактор редакции «Художественная литература». Фамилия его была Белинский (как звать — не помню). Он мне сказал (дословно) следующее:
— Есть стихи, которые нужно печатать, есть стихи, которые печатать нельзя. И есть стихи, которые не нужно писать. Это — ваши стихи… Правда, — добавил он, помолчав, — в стихах я понимаю мало…
Я смотрела направо, в стену и думала о том, что было бы, если бы напротив Белинского вместо меня сидела Ахматова. Я думаю, она бы улыбнулась, саркастически. А я пришла в отчаяние. Не потому, что мнение этого партийного редактора было значимо для меня. Но я считала, что стихи, как и вообще творчество, должны быть абсолютно убедительны – для любого и каждого. Тогда их можно публиковать. Я еще в те времена не знала, что стихи вообще никому и ничего не должны…
Прийти в себя мне помог Женя Голлербах, которому я рассказала о встрече с ленинздатовским Белинским. Я сказала, что все уничтожила, что теперь буду жить без своих стихов. Ведь, в конце концов, можно жить и без стихов!
— Да, но что это будет за жизнь, — грустно сказал Женя.
Я долго восстановила то, что смогла, что вспомнила. Но уже — без дат. И далеко не все  удалась восстановить…
А спустя несколько лет возникло четверостишие:

Как по лезвию ножа,
Словно в юности когда-то, —
Коридоры Лениздата,
Мне бежать по ним, бежать…

Да, коридоры Лениздата – это важное явление в моей жизни, но совершенно другая тема.
 1999-2002

Такой я была в 16 лет в ТЮЗе

***

А кто-то когда-то купит
За десять звонких монет
Горечь моей разлуки,
Весну и мой солнечный свет.

Кто-то будет смеяться
Над плачем моей души.
Я буду шутом, паяцем:
«Эй, шут, народ посмеши!…»

Я так не хочу, не надо.
Не смейте меня топтать!
Стихи — моя первая радость,
Нельзя ее продавать.

Радостью можно делиться.
Стихи я отдам друзьям.
Не будет на полках пылиться
Сердце мое, как хлам.

Не будут дробиться медью
Звезды моих ночей,
Не будет мой стих последний
Смехом моих палачей.
1966

***

Требуют женские плечи
Мужской неспокойной силы.
Жаркие смутные речи
Срываются с губ немилых —

О том, что деревья плачут,Плачут небо и лица.
Слова ничего не значат:
Не спится, никак не спится.

Тоскуют глаза большие
О чьих-то далеких, ясных.
За что же их сна лишили,
Заставив любить напрасно?

Губы в отчаянной муке
Застыли, на крик сорвавшись,
И белые птицы-руки
Рухнули вниз, поднявшись.

Падают с неба звезды,
Что-то в душе обрывая.
За что же, за что эти слезы?
Не знаю, не знаю, не знаю…
1966

Конечно, это — не стихи. Это то первое бормотанье, которое становится песней только очень постепенно. Единственный признак поэзии тут, что эти два «стихотворения» — случились. Они случились внутри меня, и мне просто не хватило опыта, сил, владения словом (о, как слова выкручивают руки!), чтобы их прописать. Первое совершенно очевидно является откликом на Марину Цветаеву: «…Валявшимся в пыли по магазинам / Где их никто не брал и не берет..» Поэтому оно — второе по срокам написания. «Требуют женские плечи» написано зимой в больнице, а второе — уже после лета, когда впервые нам с подругой в руки попал опять-таки первый, недавно вышедший голубой сборничек Цветаевой. Его дала нам Плана Васильевна, и мы целое лето переписывали из него стихи, сидя в нашей квартире за большим круглым столом. А открывался сборник вот этим самым, каноническим: «Моим стихам, написанным так рано…»
Эти два стихотворения, несмотря на их слабость и ходульность оказались программными и задали поэтическую тему, которая спустя много лет была осмыслена, как очень важная в моем творчестве.
Первый итог, спустя много лет:

«Нет, никто не востребовал света
И стихов из протянутых рук…»

Итог второй:

«Что может женщина, увы,
Когда владеет ей проклятье!..»

21.12.99

Первые стихи были про ТЮЗ. Далеко не все они сохранились, кое-где в папках и тетрадях встречаются какие-то отрывки, кусочки…

…Мы закат не пропустим,

Мы поймем чью-то грусть.

Это тоже искусство,

Это тоже — наш ТЮЗ.

***

З.Я. Корогодскому

Быть верным детству — это сложно.

Мы детство в сердце пронесем.

Таков девиз — и так во всем.

Да, это трудно, но возможно.

Вы нашей верностью сильны,

Мы вашей мудростью богаты.

Нам век дружить и помнить свято:

Мы детству все-таки нужны.

Творите, думайте, дерзайте!

Побед вам, творческих удач.

И пусть опять трубит Трубач —

Держитесь, курса не меняйте.

1966 (к 40-летию З.Я.)

А потом у меня написалось смешное стихотворение, которое я тоже не считаю стихотворением, но в нем удивительное, редкое  для меня даже в детстве настроение.

***

Меня зовут Наташа,

И мне 17 лет.

Наташенька, Наташа —

Солнечный сонет.

Люблю я свою маму,

Конфеты «Кара-Кум»,

Когда большая стану,

Тогда возьмусь за ум.

А больше всех на свете

Я люблю себя

Вот кто-нибудь, ответьте:

Разве это зря?

Люблю свои глаза я,

Свой любопытный нос…

За то, что улыбаюсь,

Кто мне цветы принес?

Сама себе купила

Я розы у ларька!..

Себе же подарила —

Во какая я!

1967

ТЮЗ был моей сказкой. Ну, а  потом…  Как я сама написала, «все сказки кончаются свадьбой, потом начинается жизнь…»