Разумеется, с русской поэзией я познакомилась в школе. У меня была чудесная учительница русского языка и литературы Плана Васильевна Евдокимова. Благодаря ее урокам я не только знала, но и глубоко чувствовала стихи. В седьмом классе мы писали сочинение о поэзии, что мне самой позволило понять, насколько сильно я люблю стихи — больше всего на свете.
В 13 лет я прочитала полное собрание сочинений Лермонтова (это уже спасибо родителям: в домашней библиотеке было много книг, в том числе четыре тома Лермонтова и замечательный двухтомник Пушкина) — и думала, что «выше» стихов Михаила Юрьевича быть ничего не может.
Плана Васильевна дала мне в руки и первый голубой томик Марины Цветаевой, вышедший в 1961 году. Много лет спустя я поняла, в какие годы мы учились в школе: советская оттепель! Журнал «Юность» с Аксеновым, Вазнесенским, Ахмадулиной, Гладилиным, Анчаровым, Левитанским, Поженяном, Ефимовым, Евтушенко…
И еще — ТЮЗ, где мне не однажды удалось услышать Булата Окуджаву. Поскольку Корогодский поставил его «Школяра».
А спектакль «После казни прошу…» открыл дверь в самую высокую поэзию.
Лейтенант Шмидт. А где и что о нем написано? Тут же выяснилось, что у Пастернака есть поэмы «Лейтенант Шмидт» и «1905 год». И я у той же бесценной моей Планы Васильевны выпросила книжку Пастернака 1935 года издания.
Я ничего не знала: ни про «Доктора Живаго», ни про Нобелевскую премию, ни про исключение из союза писателей, ни про то, что Бориса Леонидовича уже нет в живых. И Галича я не слышала. А когда услышала — через несколько лет в какой-то компании затертую невнятную запись, не смогла понять строчку «Он не мылил петли…» Где?! Я понятия не имела, что моя любимая Цветаева повесилась в Елабуге в августе 1941 года.
Тогда, летом 1967 года, на скамейке возле ТЮЗа я читала поэму, уже зная, что она посвящена Марине Цветаевой (пропустить посвящение я не могла, и в комментариях нашла, что эту поэму Пастернак посвятил именно ей).
Вскоре, чуть ли не через год в «Новом мире» появилась первая публикация Ариадны Сергеевны Эфрон «Переписка Пастернака и Цветаевой». Блестящая публикация, потому что в ней письма располагались по принципу «письмо—ответ—письмо». И в этом была историческая логика и психологическая, творческая правда. Чтобы сегодня составить такую подборку, мне надо раскурочить два тома: писем Цветаевой и писем Пастернака… Разумеется, я не имела ни малейшего представления, чего стоила Ариадне Сергеевне эта публикация…
Так в общем-то опальные для советской литературы поэты встали для меня на первое место. Но подробности их судеб, трагедии этих судеб узнавались постепенно, кусочками, то из одной, то из другой публикаций. Разговоров я ни с кем об этом не вела, а если слышала какие-то обрывки, то изначально — не верила. Верила я только напечатанному слову. А напечатаны тогда были только стихи. Хотя г-н Колосков умудрился из собрания сочинений Маяковского изъять все, что имеет отношение к Брикам…
Ей-богу, как я написала потом в поэме, «я жила в заколдованном доме».
На факультете журналистики ЛГУ я изучала предмет «Теория и практика партийно-советской журналистики». К этому предмету прилагались тома партийных решений. И когда я наткнулась в одном из них на Постановление 1946 г. о журналах «Звезда» и «Ленинград», я с испугу переписала его в тетрадь: я была уверена, что мне случайно выдали устаревший том, и теперь этого страшного текста нигде найти нельзя… А ведь постановление это так и не было отменено. Оно просто перестало действовать, во-первых, по причине ухода из жизни всех авторов и «подсудимых», а, во-вторых, с кончиной СССР.
Но никогда никакие окололитературные, пусть даже политические, проблемы не поднимались дня меня на высоту самой Поэзии.
Мне трижды наплевать на «донжуанский список Пушкина», а тем более на его взаимоотношения с Николаем I. И уж совсем мне не интересно, кто и какие письма подписывал или не подписывал в советские времена. Не вникала.
Асеева сегодня обвиняют чуть ли не в «доведении до самоубийства» Марины Ивановны, а я все равно люблю его стихи! Не все. И не так, как стихи Цветаевой. Но я и стихи Сергея Есенина или Николая Рубцова люблю «не так». Но люблю!..
